 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
"Обстрел начался в два часа ночи 20 марта (1959 года), примерно через 48 часов после того, как я ушёл, и до того, как китайцы обнаружили моё исчезновение. Весь этот день они обстреливали Норбулинку, а затем обратили свою артиллерию к городу, к Потале, храму и ближайшим монастырям. Никто не знает, сколько жителей Лхасы было убито, но тысячи тел можно было видеть как внутри, так и снаружи Норбулинки. Некоторые из главных зданий Норбулинки были, практически, полностью разрушены, а все остальные серьёзно повреждены, за исключением храма Махакалы, который чудесным образом уцелел.
Многие дома в городе были разрушены или сожжены. Золотые крыши главного храма продырявлены, и многие часовни вокруг превращены в руины. Западное крыло Поталы было серьёзно повреждено, и часть комнат, которые я использовал, разрушены, так же, как и правительственная школа. В развалины обратились главные ворота, помещение главного штаба и другие дома деревни Шол. Один из снарядов попал в комнату, где был золотой мавзолей тринадцатого Далай-ламы. Чакпори, один из тибетских медицинских колледжей, был почти сровнён с землёй. В великом монастыре Сэра произведены те же бессмысленные разрушения.
К концу первого дня, когда Норбулинка превратилась в дымящуюся пустыню развалин, китайцы вошли в неё. Те несколько тибетцев, которые, как Нгабо, находились в китайском лагере, отчаянно беспокоились о моей судьбе. В этот вечер китайцы переходили от трупа к трупу, рассматривая мёртвые лица, особенно лица монахов, и ночью в лагерь было доложено, что я исчез.
Почему китайцы сделали это? Они разрушили Норбулинку, пологая, что я ещё нахожусь там. Поэтому они, очевидно, более не беспокоились о том, убивать меня или нет. После того, как они обнаружили, что меня там не было, ни живого, ни мёртвого, они продолжили обстрел города и монастырей. То есть они вполне сознательно убили несколько тысяч тибетцев, которые были вооружены только палками, и ножами, и несколькими орудиями небольшого радиуса действия, и которые ничего не могли сделать и как-то защитить себя против артиллерии или как-то физически повредить китайской армии.
Когда мы услышали эти ужасающие новости, мы поняли, что для этих деяний мог быть только один резон. Наш народ, – не богатые или правящие классы, а простые обычные люди, – в конце концов, после восьми лет, прошедших с китайского вторжения, убедил китайцев, что никогда по своей воле не примет чужеземного господства. Поэтому теперь китайцы попытались устрашить его безжалостным убийством, чтобы это правление он принял против своей воли.
И сейчас, имея возможность спокойно об этом вспоминать, я понимаю, что с этого момента у меня не было иного выбора, кроме оставления страны. Я больше ничего не мог сделать для своего народа. Если бы я остался, китайцы, в конце концов, несомненно, захватили бы меня. Всё, что мне оставалось делать, – это идти в Индию и просить индийское правительство о политическом убежище. И посвятить себя тому, чтобы сохранить надежду живой для моего народа. Но эта мысль была для меня настолько тяжёлой, что я всё ещё не мог решиться её принять. Поэтому мы двигались по направлению к Лхунце Дзонгу всё ещё с надеждой, которая, однако, постепенно умирала, с надеждой, что мы сможем разместить там своё правительство".
Из книги Далай-ламы XIV "Моя страна и мой народ"
На главную страницу | На дополнительную страницу